Подходит к концу рождественский пост. Перед старинным иконостасом теплится крошечный огонек лампадки. В комнате еще присутствует вечернее правило. Уже перевалило за полночь, на спать почему-то совсем не хочется. Через оконное стекло на мои размышления смотрят зимние звездочки и неведомо откуда вдруг повеяло Рождеством… Каким оно будет в этом году? Знаю – обязательно неповторимым, но каким?
Десятью годами измерился путь нашего воцерковления. За это время старшая дочь закончила Воскресную школу, младшая – практически выросла в храме, а я уже несколько лет тружусь церковницей. Многое стало для нас осознанным и понятным… и о Рождестве тоже…
Но сегодня, в этот тихий зимний вечер вспоминается мне наше первое христианское Рождество…
Праздничная вечерняя служба в нашем поселковом храме прошла на одном дыхании. Все счастливые, довольные, улыбающиеся укутались в шарфы, усупонились в шубки-шапочки, и быстрее домой. Мороз, весело пощипывая за нос, прибавил нам ходу.
Живинько мы сегодня, не больше часа добирались. Так, девчонки, вам полчаса на все про все: переодеться, поставить сушить обувь, отдохнуть — и начинаем накрывать на стол. Скоро взойдет Вечерняя Зирочка, а у нас еще кутья узваром не залита.
Младшей дочери в ее четыре года от роду эти слова показались очень странными и совсем незнакомыми. Она округлила свои глазенки-бусинки, смешно поморщив лобик, застыла в задумчивости на несколько секунд, а потом спросила:
— А что, Вечерняя Зирочка хочет кушать нашу кутью?
— Нет, она скажет, что людям пора ее кушать.
— А каким людям она скажет?
— Ну… гм… добрым людям, крестным, например.
— Это те люди, которые крестят деток
— И меня крест» И Наташу.
— А где мои добрые крестные люди?
— Они сейчас далеко и мы не сможем их сегодня покормить.
— А Наташины?
— Крестная мама тоже далеко, а крестный папа есть…
— Есть?! Ура! А где же он и кто этот добрый, волшебный крестный папа?
У меня перехватило дух… Добрый волшебный крестный папа — это мой старший брат. Лет 15 тому назад, когда он крестил старшую дочь, он еще мог сойти за доброго и волшебного, хотя, хватив лишку в Рождественский Сочельник, то обливал брызгами шампанского и крестницу, и крестную маму с ее чадами, то устраивал массовое ухлопывание воздушных шариков, пока дети, не понимая столь тонкого юмора, начинали в один голос плакать. Но сегодня… Спившись окончательно, и внешне и внутренне потерял подобие не только Божие, но и человеческое. Вчера вечером, когда детки пошли навестить бабушку (она живет рядом, на соседнем участке с нами), «волшебный крестный папа» тоже зашел побеседовать, а заодно – востребовать свою дозу. Дозы не оказалось, поэтому со стола полетела посуда, с шумом и брызгами ударяясь о стены и пол. Его круглые, распухшие кулаки неистово стучали по столу, а толстые губы рычали какие-то жуткие слова и капали слюной. А третьего дня вечером соседи постучали в калитку и сообщили, что наш дорогой родственник лежит на мосту, прямо поперек дороги, может уже замерз. Велико было искушение просто не пойти и не забрать его домой. Всего делов-то! Заключение судмедэксперта – железное: смерть наступила от переохлаждения организма в состоянии сильного алкогольного опьянения… И конец всем нашим мучениям, и никаких претензий ни к кому, и чисты перед законом… Разве что только перед Богом да совестью…
В голове каждый раз всплывала назойливая цитата из Сираха: «…Не меняй брата своего единокровного на золото офирское!» Когда я впервые ее прочитала, – долго потом плакала и перечитывала снова. Пыталась сопротивляться. Но отчетливо понимала, что эта фраза – лично для меня. Не однажды мне случалось искушение просто не вызвать скорую, просто не подобрать с мороза, просто ничего не сделать! Да что там ничего не сделать, все гораздо ужасней.
В конце августа прошлого года позвонила мне как-то мама и в очередной раз попросила прийти «повлиять» на брата. Он зашел в дом, «устроил осаду крепости Измаил» и вот уже 4 часа подряд не выходит, требует пополнить запасы горючего, берет измором. Отойти от него нельзя – что-то украдет, отвернуться тоже, не говоря уже оставить в доме. А летний день год кормит, время дорого. Ни мольбы, ни слезы, ни ругательства на него не действуют. У него свободного времени всегда много!
— Тамара, сделай что-нибудь, не могу же я сутками его стеречь, мне нужно идти картошку копать, а он сел как пень и ни с места. Меня всю уже типает.
— Павлик, выходи дорогой.
— С чего бы? Какие ко мне претензии? Сижу тихо, благородно, никого не трогаю, не оскорбляю. Бутылочку мне выдайте, и я вежливо уйду.
— Выйдешь и без бутылочки.
— Не выйду.
— Выйдешь, ты просто этого еще не знаешь…
За занавеской моей вежливости медленно булькала вулканическая масса: горячая, тяжелая, угрожающая… Интересно, а что за его ширмой?
И я заглянула: за стеклами полинявших зрачков сидела вызывающе спокойная и очень довольная собой наглость, созерцающая свое превосходство, свою безнаказанность; смакующая каждой новой порцией бесполезных просьб, стенаний, слез и даже ругательств! От ужаса увиденного моя «магматическая масса» всколыхнулась так, что жаром залило каждую клеточку, каждую струнку и без того уже давно оголенных нервов, но не вызвала истерию – ум казался абсолютно трезвым, холодным. В одно мгновенье он принял решение, дал команду: правая рука уверенно взяла со стола дубовую разделочную досточку и резко взлетела, чтобы с нечеловеческой силой и скоростью опуститься на эти наглые, довольные, стеклянные глаза…
Время – загадочная субстанция. В нем минуты бывают долги-тягостны, а годы быстротечны; иногда оно мчится быстрее света, а иногда растягивается просто останавливаясь, а иногда – возвращается назад по ступеням Ахазовым.
Божьей властью и в этот момент его течение вдруг приостановилось. В незримую щель роковой паузы я услышала, а точнее «прочитала» страшную фразу: «Вот ты и проиграла!». От этих леденящих слов кровь застыла в моих жилах, но самообладание почему-то не испугалось: «Рано радуешься, враже, я не доставлю тебе такого удовольствия! Разве что немного повеселю…»
Я тихо положила досточку на стол, вежливо, но сильно обхватила брата под мышки и стала не то выводить, не то выносить из дома. Он понял, что его планы рушат, поджал ноги, улегся на пол, пытаясь отбрыкаться. Намертво схватив его за первую попавшуюся конечность, я быстро поволокла его к выходу. Падали табуретки, переворачивались ведра, испуганно кричала мама: «Осторожно, у него ручка поломана!».
На правом повороте «при выезде» из кухни в коридор заторохтели веники и совки. Через трамплин порога мы буквально перепорхнули, но жестко приземлились, противно крякнув и щелкнув при этом зубами. Все. Приплыли. Причем приплыли все!
Павел лежал на асфальте, как-то жалко и неуклюже дрыгая ногами, как майский жук, пытаясь перевернуться и встать, мама шмыргала слезы, что-то пречитая. Подняла кепку, прижала ее к груди и гладила, как ребенка, боясь подойти к брату и сказать что-либо мне.
Картинка моментально перевернулась, как в мистическом кино, и те же лица мгновенно вдруг поменяли свои роли: он – обиженный, несчастный, одинокий; я – жестокий, безжалостный, свирепый зверь, который 10 секунд тому назад занес руку, чтобы убить родного брата, и это есть страшная, чистая правда. Это финиш. Я медленно возвращалась домой. До чего я докатилась? Ведь я – чудовище! Только что в своем сердце и помышлении я его убила! Противно. Ненавижу. И брата, и мать, которая постоянно использует меня как вышибалу, а сама потом всегда добренькая, а больше всего ненавижу себя. Что же делать? Почти роман Достоевского.. .только, извини, старик, сюжет круче: «озверевшая старушка убивает ничтожного Раскольникова!» Совсем не смешно. Я слишком далеко зашла со своей ненавистью. Пора разворачивать оглобли. Но как? Говорят, клин клином вышибают. Нужно начать его любить! Да? С какого места начнем? Куда ни глянь – сплошные «фиалки»! Тошно как! Не могу я его любить! Он мне всю жизнь отравил. И не хочу. А тогда что дальше? Господи! Помоги мне захотеть начать его любить, сама я не в силах, сохрани от греха!
И Господь милостивый хранил: повесил на висок хартию: «Не меняй брата своего единокровного на золото офирское». Бывало, вытащу его с детьми из очередной оказии, затяну в его конуру, сяду совершенно обессиленная, опустошенная, и смотрю на эту кучку «золота офирского», возлежащего в луже грязи и пьяно-сонной ругани… 10 лет почти каждый день… Дети перепуганы, мать на самой грани человеческого терпения, я уже способна на преступление, лишь бы прекратить этот беспросветный кошмар.
Да только что за радость один кошмар заменить другим, уже более жутким и, возможно, непоправимым? Так, по крайней мере, теплится слабая, чуть живая надежда на чудо – на Божью милость и к нам, и к нему… Дай, Господи, силы устоять!
— Доченька, дорогая… Этот добрый волшебный папа – наш дядя Паша…
— Паша?!!
Дитя вытаращило глаза и забыло закрыть рот…
— Как Паша?! Он же…
Малютка порозовела от неожиданности и смущения, а веки наполнились колючей влагой, готовой брызнуть всемирным потопом.
— Тихо, тихо, тихо! Ты разве не знаешь, что сегодня волшебный вечер? Сегодня все-все преображаются, забывают старые обиды, становятся добрыми, прощают и любят друг друга ради Христа, который раждается! И особенно преображаются крестные папы!
— Правда?
— Конечно правда! Только есть одно условие: сначала мы сами должны стать добрыми, волшебными и всех полюбить. (Ну я даю…)
— Как это?
— Рассказываю: сейчас мы быстро соберем в праздничную корзинку все, что у нас приготовлено. Кутью положим в самую красивую по-судку, возьмем свечи и представим себе, что мы самые настоящие волхвы и пастушки. Выйдем на улицу, посмотрим на небушко. Там нас уже должна ждать Вечерняя Зирочка.
—Нас?!
— А как же? И нас, и вас, и всех, кто хочет проведать Родившегося Христа, принести драгоценные дары, поклониться Ему и поприветствовать. А Зирочка покажет нам, в каком вертепе родился младенец. Согласны?
—Ну, согласны…
— Что так вяло?
— Со-глас-ны…
— А ну, шевелитесь!
Мы быстро собрали нехитрые скромные пожитки, оделись, зажгли свечи и высыпали на крыльцо. Запрокинули головы вверх и замерли. Нереальная густая синева заливала пределы мироздания… Только озорные маленькие звездочки дырявили ее бархатное покрывало.
— Их так много! А как же мы узнаем чудесную Вечернюю?
— Ее нельзя не узнать, вот Она – спустилась с высоты Востока и застыла в спокойном, торжественном сиянии прямо неподалеку от непредсказуемого жилища… Страшновато… Начали одолевать сомнения и мрачные мысли: вдруг попадем под горячую руку? Я – ладно, мне не привыкать. Наталье тоже не впервой. Девочке уже 16, и потом, ее «признают при дворе» – персонально крестили, «содержат», периодически воспитывают.— будучи навеселе и в добром расположении духа, часами читают ребенку тупые морали о смысле жизни и дают совершенно бесплатные советы.
Недавно крестный принял жесткое решение – бросить курить и поклялся при этом самым дорогим на свете — здоровьем крестнички! Правда, клятву не сдержал – окурочек оказался дороже, но это уже детали. В принципе, Наташа – «наш ребенок».
Вот Татьяне не повезло. Она родилась без «санкции сверху», и родственники ее отвергли. Звучит дико, но я даже была рада: никто не претендовал на ее воспитание, никто не рассказывал, что её содержит. ..А с другой стороны, ребенка просто не считали за человека. Могли в любой момент прогнать со двора, накричать, обозвать — под какое настроение попадет. Вот и теперь, иди знай, что там у этого крестного папы на уме? Праздник может закончиться грандиозной катастрофой… На единого Бога надежда!
— Что рты пооткрывали? Двигайтесь, и колядку погромче все вместе. И – начали: «Добрый вечир то-о-оби, пане Господа-а-а-рю…»
Серебряные колокольчики юных голосочков «звенели» пану господарю из соседней хаты, а мое «меццо сопрано» созерцательно вопило Великому Господарю обо всем сразу, и в этом молитвенном винегрете чего только не было вперемешку:
— горькие кусочки «не могу больше терпеть этот кошмар, Господи, помилуй»…
— острые как бритва «помоги, Господи возлюбить врага моего единокровного имени Твоего ради»…
— пугающие шаги на заклание «идем, Господи посетить одинокого, потерянного, одуревшего барана праздника Твоего ради» и еще много чего.
Подошли. Стучу, а сама обмираю то ли от мороза, то ли от неизвестности, но упрямо гну свою линию:
— Тук-тук! Господарю, можно? К вам крестники в гости пришли. Можно поколядовать?
Сквозь дверную щель пробивался тонкий лучик электрического света. За дверями на какое-то время зависла абсолютная тишина, холодной волной окатившая все мое нутро…
— Так, заходим. Я подтолкнула детей в спины. И мы зашли. Узкая длинная комната с застоявшимся прокуренным воздухом, в самом дальнем углу моргает почему-то беззвучный телевизор. У стены кресло с какими-то лохмотьями, взъерошенная кровать, напротив два табурета, усеянные сигаретными пачками, помидорными шкурками, бесформенными сухарями, кусками недоеденного сала и мелкими железками. Согнувшись пополам, с окурком в руке, почти трезвый, в какой-то странной задумчивости, совсем тихий и бесконечно одинокий сидел наш «волшебный крестный папа».
— Поколядовать можно?
Мало-помалу он вернулся из своей задумчивости. Какие-то мгновенья, ставшие для меня вечностью, молча смотрел на нас мутными глазами… И вдруг эти глаза наконец-то увидели дорогих, нежданных-негаданных гостей:
— Наташенька,Танька, заходите, заходите! Он поспешно затушил окурок.
— Куда же вас посадить? Кутью принесли? Сейчас мы ее пристроим…
Одним решительным махом он смел все содержимое стульев в какой-то коробок, постелил чистую газетку.
— Ставьте сюда, садитесь! Охапкой прибрал на кресле.
— Садитесь, садитесь! Ой, что вам? У меня есть томатный сок, вот он. Давайте я телевизор настрою, там праздничные передачи…
— Спаси, Господи! Телевизор – хорошо… Но сначала давайте накроем на стол, чем богаты. Ну вот, готово. Девчонки, давайте колядовать!
— Добрый вечир то-о-оби, пане господа-а-а-рю… Ра-дуй-ся! Ой радуйся, зе-е-е-мле, Сын Бо-о-жий народывся…
У господаря задрожали губы. Изо всех сил он старался не проронить слезы, навернувшиеся от острой боли в сердце, отогретом от стужи вечной мерзлоты ожесточения и взаимной ненависти…
И вечер действительно стал добрым, а крестный – волшебным, превратившись из Савла в Павла. Видно, услышал Христос Родившийся несуразные мои молитвы, принял дары по слову: «истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»… Значит, это Ему мы сегодня принесли дары: любовь, смирение, всепрощение, внимание, уважение и драгоценные, как золото минуты взаимного счастья.
Оно наступило незаметно и окутало, как эта Тихая Рождественская ночь. Люди стали как дети и Царство Небесное не просто приблизилось, оно ожило внутри и преобразило всех во спасение.
Православное христианство