Покровский вестник, № 9-10(104), сентябрь-октябрь 2018 г.
Ольга Княженко
Однажды, путешествуя по святым местам, на приходе Крестовоздвиженской церкви одной из деревень Ярославской области, довелось мне увидеть двух необычных старушек. Обе в одинаковых косыночках, в одинаковых сарафанах…Та, что постарше – в инвалидной коляске. Все ее тело странным образом покручено, словно застыло раз и навсегда в какой-то дикой агонии. Полубоком она сидела в своей коляске, а руки и ноги невпопад торчали в разные стороны. Только лицо, а особенно глаза! Они дышали умиротворением, излучая покой и радость. Как потом выяснилось, это родные сестры Степанида и Мария Кудановы. Мне непременно захотелось познакомиться с ними, узнать про их необычную судьбу. И Господь управил узнать, как все было, и рассказать вам…
Солнце уже закатилось и спряталось где-то за лесом. Вдалеке, на луговине, остывала трава, отдавая ночной прохладе свое тепло, мягким одеялом влажного пара покрывая землю. Где-то слышалось, как поют птицы, приветствуя наступившую прохладу, а кузнечики то и дело стрекотали, стараясь перетрещать друг друга.
В большом доме на краю села, который недавно отобрали у семьи кулаков Сапрыкиных, обустроенного под сельский совет, в этот день все не гас свет. В окнах было видно оживленное движение, стоял сплошной гул от множества голосов. Все это напоминало гнездо, кишащее осами. Наконец, далеко за полночь широко распахнулась дверь, из которой сначала пролился свет керосиновой лампы, потом вывалились клубы папиросного дыма, а вслед за ними парами и небольшими группами стали выходить молодые парни и девчата, оживленно что-то обсуждая и перекрикивая друг друга. Мало-помалу стали расходиться по домам. Четверо из них отделились от большой группы и свернули на тропинку, ведущую в сторону хутора Угодичи.
– Правильно товарищ Тютькин сказал, буде кровушку-то нашу пить… Затуркали вконец:
туды не ходи, таво не роби, етаво не ешь…
Паши с утра до ночи, как вол, да и только. Хватит! Наконец, пришло наше время. Свобода-волюшка долгожданная! Я за нее все отдам, зубами выгрызать стану! – возбужденно выкрикивал слова кудрявый черноглазый парень.
– Мы с Нюркой тож в стороне сидеть не станем. И мы пойдем свободу свою отвоевывать!
Ишь, попривыкли командывать. Учат, учат кажный день. Теперыча наша власть пришла, наше время. Даж не верится, неужто вот она – свобода! Я теперь ее из рук-то не выпущу!
– Не вы-ы-ыпущу… Раскудахталась. Ее еще завоевать окончательно нужно, да удержать.
И тут придется проявить всю свою твердость, весь характер. Товарищ Тютькин сказал, что
без винтовок тут не обойдется… А что? Пора за дело браться. Завтра спозаранку и начнем. Не забоишься, Стешка, церковь-то громить?! У вас ведь с Нюркой бабка Прасковья набожная…
Ты, что ли, не говори ей, чего мы на завтра удумали с робятами.
– Еще чего! Вот возьму и скажу! Скажу непременно, сегодня же. Корчит из себя родственницу да благодетельницу великую. Как тятька с мамкой сгинули двенадцать лет тому назад, забрала она нас троих к себе. Я, говорит, теперыча вам буду и мамка, и тятька. Слушайтесь мене, говорит, не пропадем. А сама и давай нас в работы всякие пускать, спина не разгиналась от зари до ночи. А потом еще на коленях заставляла утром да вечером перед образами кланяться, лбом стучать. Она мне больше не указ.
– А ты, Нюрка ?
– А я че, хуже чель? И я со Стешкой. Куды она, туды и я…
– Ох, звезды то каки-и-е-е! Пропали сегодня наши посиделки. Не спели никакой песни, не сплясали…
– Плясунья ты наша! Потерпи чуток. Вот за-воюем окончательно новую жизнь, наладим
все, тады и петь-плясать станем вдоволь.
– Дык, ждать долго! Ничаво, я завтра найду, где сплясать!
– А с чего рушить то начнем?
– Сначала Крест этот нужно вытащить, стены ободрать, иконы сорвать и сжечь.
– А говорят, Крест уже пробовали вытащить, да с места сдвинуть не могли. Петька даж пилить брался, а не смог. Все зубья у пилы поломались, а на НЕМ – ни цара-пины.
– Да какая там пила у этого алкоголика может быть? Давеча нажрался до беспамяти, упал на борону и насмерть. На той неделе схоронили дурня. Царствие ему Небесное…
– Ну-ну! Какое еще там царствие? Мы строим свое царство – рабоче-крестьянское. И будет оно счастливым да свободным. И будет вокруг равенство; и все пути тебе
будут открыты! Хошь – агрономом стань, хошь – писателем… а хошь – фельшером.
– Фельшер! Светать скоро будет! Пора по домам, а то все дело завтра проспим. Ну, барышни, доправили мы вас в аккурат до крылечка. Завтра свидимся. Не скучайте без нас тута.
– Степ, а Степ, дык че, завтра-то, где мы вчетвером встретимся?
– Давайте прямиком к храму. Кто раньше придет – сразу за дело. Че хороводы водить?!
Берите с собой струмент какой. Работы много.
Распрощавшись на крылечке, хлопцы – Степан и Кирюха – скрылись за ветками раскидистого орешника, а сестры Стеша и Нюра, легко вспорхнув на порог, распахнули дверь в избу.
– Где это вас носило чуть ни до утра? Совсем стыд потеряли, попрыгуньи?
– У нас комсомольское собрание было, революцию обсуждали. И ты, старая, на нас больше не ворчи. Закончилось твое время. Мы сами теперь себе хозяева.
– Каки-таки из вас хозяева!? Молоко на губах ищо не обсохло. А с бабкой-то как заговаривать стали? Неужто креста на вас нет, злыдни окаянные!
– Будет тебе завтра крест! Церковь рушить идем всем народом!
От этих слов старая Прасковья застыла, словно пораженная громом… Она тихо присела на лежанку, обхватив голову обеими руками. Из глубины лежанки вынырнула рыжеволосая Манечка, сонно потирая заспанные глазенки…
– Баба-а-анька-а-а-а, не плачь! Хто тебя забидел? Не плачь!
Обняв младшую Манюню, Прасковья тихо выла, раскачиваясь сидя на лежанке в ночной
сорочке…
– Погуби-и-ли-и-и-и… Антихристы, погу-били-и-и-и!
Манюня вслед за бабкой стала тихонько плакать, худенькими ручонками то и дело вытирая слезы безутешной Прасковье. Старшие сестры, изрядно намаявшись за день, не стали выяснять, кого там погубили антихристы. Махнули на бабку рукой и, быстро раздевшись, нырнули под лоскутное одеяло спать. Со словами «утро вечера мудренее» обе сестры тут же уснули глубоки, беззаботным сном.
– Бабань, не пойму ничего, кого погубили-то? – спросила Манюня.
– Сестер твоих погубили…
– Дык, вон же они, спят себе!
– Детка моя дорогая! Науськали их антихристы завтра итить церковь разорять. На Самого
Господа воевать!
– Так что, Нюрка и Стешка Господа хотять развоевать!?
– Дитятко, сиротка ты моя ненаглядная, Господа развоевать никто не может! Господь поругаем не бывает. А вот они, дуры набитые, если не одумаются, то будет им горе великое. Пойдем, моя голубушка, станем Боженьку просить, чтоб простил за помыслы крамольные овечек наших безмозглых.. Горе-то.. горе-то како-о-е-е!
До самого рассвета Прасковья с младшей своей внучкой Манюней стояли на коленях
перед маленьким образом Спасителя, который она бережно прятала от революции. Но чуяло ее сердце, что в дом пришла большая беда.Как только за крыльцом пропел молодой петух, старшие сестры быстро подхватились из постели, умылись-причесались, достали крынку с молоком, отломили себе по изрядному куску каравая и стали уплетать за обе щеки, припивая вечерним молочком.
– Стеша, Нюрочка, опомнитесь, детки мои дорогие! Не ходите с Господом воевать, грех
это великий… Христом Богом молю Вас!
– Не детки мы. Да и не твои мы вовсе. Хватит нами командывать. Теперь мы командывать
будем! Мо-о-лит она нас. Манюня, айда с нами!
– Не-е-е, я с бабанькой останусь.
– Ну и сиди тут со своею бабанькой, пока не надоест. А мы побежали. Там Степка с Кирюхой нас уже, небось, заждались.
Сестры выпорхнули с крылечка, распугав в разные стороны курей, и скрылись за раскидистым кустом орешника, росшего у изгороди.
Прасковья, смирившись с неизбежным, медленно встала с колен, потушила фитиль, бережно завернула икону Спасителя в льняной отрез, схоронила в тайнике.
– Манюня, поди принеси мне черный платок и сарафан, и иди курей кормить.
– Бабань, а зачем тебе черный платок?!
– Готовиться с тобой станем беду встречать.
Пропали наши девки.
– Как пропали!? Вон они огородами бегут на Никольский погост.
– Это они туда бегут… А назад вряд ли бежать будут.
Как быстроногие косули пронеслись сестры, миновав Черную грязь, широкую луговину, вспорхнули на пригорок и остановились немного отдышаться.
С невысокого холма уже был виден Никольский погост. Слева, между редкими березами, лежало старое кладбище, не один век принимавшее тела усопших, оставляя их прах покоиться в сырой земле-матушке… Справа погост обтекала небольшая речка, обиравшая в себя излишки воды этой болотистой местности. А в центре… В центре виднелся красивый резной Крестовоздвиженский храм. Возведен он на месте старого, сгоревшего от внезапного пожара, руками местных умельцев. Резной весь, пленивший взор кружевами из красного кирпича и дерева разной породы, переливаясь на солнце всевозможными оттенками, ярус за ярусом устремлялся он к небу, твердым крестом вонзаясь в облака… Увлекая взоры и мысли горе…
– Гляди, наши уже вовсю орудуют! Неужто они вовсе не спали!? Айда скорее туда!
Как две стрелы, помчались девчата с пригорка прямиком на Никольский погост.
– Сони! Где вас носит? Мы тут уже два часа вкалываем. Ты, Нюрка, бери свою тяпку, ста-новись стены скоблить. А Стешка пущай помогает из алтаря хлам всякий выносить. Живо
давайте!
Внутри происходило ужасное… Раскрасневшиеся, с обезумевшими глазами носились
по храму молодые парни и девушки: кто рьяно срывал со стен старинные иконы вместе с
белыми, с любовью вышитыми полотенцами; кто неистово молотил топором, разбивая на
части резной узорчатый иконостас, кто сносил на большую скатерть, расстеленную прямо на полу посередине храма, богослужебные сосуды, серебряные подсвечники, иную какую утварь…
Увидев своего суженого, который суетился вокруг Распятия, то и дело смахивая со лба
пот, Нюра подбежала к нему, взъерошила черные кудрявые волосы и чмокнула в щеку…
– Сте-е-о-оп, да ты и не глядишь то на меня вовсе! Забиделся, чель?
– Да не заби-и-иделся я… Вишь, битых два часа тут маюсь, а ЕМУ – хоть бы хны! Дедову
ножовку принес. Она любой металл, как масло, режет, а тут – хоть бы хны!
– Да брось ты! Не убивайся так, пойдем другим чем займешься. Мало ли работы сегодня?
– Не-е-е-е, не пойду, меня это все уже взбесило вкрай. Никуда не пойду, пока хоть кусок
не отпилю!
– Ну ладно, пойду и я струмент свой пущу в ход, а то бригадир наш вон ужо косо зыркает.
Закутавшись красной косынкой, туго покрыв свои золотистые локоны, Нюра стала в
ряд с другими девчатами и принялась, ловко орудуя своей тяпкой, драть штукатурку со стен в тех местах, где были древние росписи. Тем временем ее старшая сестра Стеша
принимала обломки от иконостаса и выносила их на подворье, где уже пылал адский пламень костра, пожиравшего одну за другой святыни старого храма. Неподалеку несчастной гурьбою стояли, заливаясь слезами и причитая, старшие жители окрестных деревень, которых едва сдерживали вооруженные красноармейцы, преграждая им путь к храму. Старого священника, настоятеля храма, отца Павла, еще спозаранку арестовали, как зачинщика мятежа, препятствующего выполнять решения народной власти, и увезли в станицу. Мужиков изрядно побили прикладами, двоих даже подстрелили. Но толпа никак не расходилась, не унималась, норовя хоть какую иконочку, хоть какую драгоценную святыньку спасти от пожара и схоронить в потаенном месте. Время близилось к полудню. Пламя костра все не угасало, поднимаясь все выше и выше, поглощая все новые и новые жертвы, приносимые в дань сатане. Солнце все жарче стало припекать, раскаляя Никольский погост, как сковородку. Рьяные поборники свободной жизни изрядно подпритомились. Потные и раскрасневшиеся, они уже с трудом передвигали ноги, явно приуныв не столько от усталости, сколько от разгрома собственной родной церкви, но попрежнему «держали марку» перед лицом своих подельников…
– Что, Стешка, все, бензин закончился? – подшутил над своей невестой передовой активист Кирюха.
Парни и девушки, находившиеся неподалеку, приостановили работу, устроив небольшую передышку. Кто-то закурил… кто-то также взялся подтрунивать…
– Чаво-о-о !? Я те щщас покажу, как он за-кончился! Помнишь, что я вчера обещщала?
– Эт ты про что?
– А про то! Обещщала, что найду, где сплясать нынче… энтож теперыча наш клуб, как ни как!
И юная девушка быстро, не задумываясь, метнулась в сторону алтаря. По пути прихватила небольшую лавку, придвинула ее к ПРЕСТОЛУ и в один миг оказалась на НЕМ…
Показалось, что само время в этот миг содрогнулось и приостановилось, сопротивляясь
наступлению дальнейших событий. Но не в силах удержать ход бытия, взорвалось, отдавая эхом высоко в небесах, двинулось дальше, неся с собой КАРУ НЕБЕСНУЮ.
Непостижимо, но в следующее мгновение произошло вот что. С хрустом отломился мизинец на образе Распятого на Животворящем Кресте, который все пилил и пилил в исступлении остервеневший Степан. Стеша, которая вскочила на ПРЕСТОЛ, чтобы станцевать на НЕМ, не успев сделать и одного притопа, – вскрикнула, словно пораженная молнией, свалилась на пол, и, издавая нечеловеческое рычание, стала биться в корчах, изрыгая изо рта пену.
Нюра, коснувшись своей тяпкой лика Спасителя, уронила инструмент и взвыла от боли,
которая словно током пронизала ее руки, и они, тотчас обмякнув, как две веревки, упали, повиснув вдоль туловища. А снаружи в это страшное мгновение парень, который полез сорвать центральный крест самого высокого купола храма, обжегся, взявшись рукой за раскаленный полуденным солнцем металл, резко отдернул руку, пошатнулся и сорвался с крыши, увлекая за собой и крест, и еще двоих помощников этого страшного злодеяния, насмерть побив еще нескольких человек, суетившихся внизу. Много свежих могил появилось тогда на кладбище Никольского погоста. Многие отцы и матери рвали на себе волосы от необычайного, страшного горя-горюшка, приключившегося с их неразумными чадами. Даже матерые чекисты, видавшие виды и сами ходившие в палачах, содрогнулись от кары, постигшей богохульников. Они даже были рады, когда через неделю после случившегося к ним осторожно подошел староста церкви, 90-летний дед Николай, и шепотом предложил 30 червонцев, собранных по селу, чтобы разрешили вывезти и спрятать из запертого храма Животворящий Крест. И представители власти на местах втихаря согласились. Тогда, рискуя жизнью, под покровом ночи, мужики подогнали специально приготовленную подводу, со страхом Божиим, молитвами и слезами они беспрепятственно сняли Животворящий Крест, осторожно уложили его на подводу и доправили в храм Иоанна Златоуста, что в соседнем уезде.
А что же сестры!? А вот что. После случившегося обе они остались живы. Однако Стеша, дерзнувшая было танцевать на ПРЕСТОЛЕ, так больше никогда и не смогла выпрямиться, и теперь не то что танцевать, но и стоять не могла самостоятельно. Так ее покрутило. Жених ее Кирюха посмотрел-посмотрел на это все, и уехал в станицу. Дела, мол, служба. Да так и не вернулся больше никогда в родную деревню и никто не знает, жив ли, сгинул ли. Одному Господу только и ведомо. Погоревала Стеша, погоревала над судьбой своей горемычною, но признала, что сама виновата в этой беде и раскаялась в своих злодеяниях. Открылись ее очи сердечные и до конца своих дней с терпением несла она заслуженную кару. При этом Степанида Трофимовна непрестанно благодарила Господа, что даровал ей возможность в покаянии и телесных муках искупить свой великий грех в этой жизни; чтобы не погибла грешная ее душа для жизни вечной. С младшей, Нюрой, еще печальнее конец вышел. Руки ее как обвисли тогда, так больше ни разу и не пошевельнулись. А парень ее Степан очень сильно ее любил и обещал жениться на такой, какая она есть. Да не суждено было сбыться тому. Вскоре он наступил на стерню, подколол мизинец. Мизинец почернел, приключилась гангрена и в течение одних суток парня как и не бывало. Долго еще выла Нюрка, как дикий зверь, оплакивая своего кудрявого, ненаглядного суженного и свою жизнь разнесчастную, обозлилась на весь белый свет и никак не могла смириться со своей горькой участью. Пока была жива бабка Прасковья, как могла, ухаживала за калеками, но долго не протянула: слегла, да и померла, сердешная. Стали сестры жить втроем. Однажды Нюра полезла в погреб за картошкой с керосиновой лампой, да уронила ее. Та и разбилась. Полыхнуло пламя, загорелась деревянная лестница. Путалась, путалась несчастная, пытаясь выбраться из пламени, а руки то негожие! Так и сгорела заживо.
Понимала покойная бабка Прасковья, какой тяжкий грех совершили ее внучатые племянницы. Знала, что ожидает их неминуемая расплата. И, как истинная христианка, приняла на себя подвиг – каждую ночь до рассвета стояла она на коленях перед образом Спасителя и обливалась слезами, умоляя Господа о прощении кровиночек своих – Нюрочки и Степаниды. До последнего своего дыхания пыталась обратить несчастных к ПОКАЯНИЮ, чтобы спасти их души от вечной погибели. Ее святыми молитвами сердце одной внучки ожило в осознании всей тяжести содеянного греха, необходимости нести заслуженную кару и благодарить Бога за возможность искупления в этом веке, а сердце другой, Нюры, не захотело смириться, чтобы признать собственную виновность в содеянном. Она окончательно погрузилась в пламень гнева и озлобленности. В нем и погибла, приняв адское мучение нераскаянного грешника. И ее свезли следом за ее суженным на Никольский погост.
Младшая Маня так и не вышла замуж, посвятив себя услужению болящей сестре Стеше во славу Божию. Еще недавно паломники, бывшие в Ярославской области, видели двух старушек, одна из которых была невероятно скрюченная. Местные говорили, что бабульки те – святой жизни, постницы и молитвенницы великие. Особенно та, что в инвалидной коляске – молится и благодарит Господа непрестанно.
Так, мои дорогие, Господь поругаем не бывает. А вот поругатель ни одинеще не остался
без возмездия. Просто люди не всегда прослеживают причинно-следственные связи событий даже своей собственной жизни, не то что в судьбах других людей. А нужно прослеживать! Нужно учиться на чужих ошибках, анализировать свои, изучать уроки истории, переполненной назидательными примерами, чтобы не накликать на себя гнев праведный Божий. Ему же слава, честь и поклонение ныне и присно, и во веки веков.
Аминь.