Абортичка

«Покровский вестник» № 1, январь 2015

«Помяни, человеколюбче Господи, души отшедших рабов твоих, младенцев, кои в утробе православных матерей умерли нечаянно, от случайных деяний, или от трудного рождения, или от некоей неосторожности, или сознательно загубленных и тем не приявших святого крещения!.. а мя, грешную Валентину, совершившую убийство младенцев в утробе моей, прости и не лиши твоего милосердия…»

Горло перехватило, голос осип, по глазам больно полоснуло, помутивши текст молитвы, написанной фиолетовой ручкой на старом порыжевшем листике, очередной раз покрывшемся тяжелыми, крупными каплями…
«Господи, помилуй чад моих, умерших в утробе моей за веру и слезы мои, ради милосердия Твоего, и не лиши их света Твоего Божественного. Аминь…»
Я сидела, уставившись в одну точку на маленьком синем коврике, не обращая внимания на то, как затекли колени, и размазывала по уставшему лицу слезы, заливающие щемящую боль в сердце. Снова и снова, в который раз мысленно возвращалась в то далекое страшное утро 31 декабря две тысячи какого-то года…
Приемное отделение Третьего роддома в цокольном этаже старого корпуса облицовано белой плиткой. Низкие потолки, окрашенные масляной краской неопределенного цвета, на полу старый-престарый линолеум, в
некоторых местах затертый до сквозных дыр. В узкие окна, «сидящие» прямо на асфальте, видны ноги прохожих, быстро снующих над окнами. Слышно, как хрустит снег под их подошвами. Мороз подгоняет кого-то на работу,
на учебу, кого-то за елкой. Новый год должен наступить уже сегодня ночью. С улицы едва слышно доносятся смех и крики счастливой компании: «Мари-и-и-на! Позд-рав-ля-ем, позд-рав-ля-ем..!» Наверное, эта счастливая Марина родила сына или дочку… А здесь, внизу на топчанах, обтянутых синим дерматином, в порядке «живой» очереди под-ходят оформляться на аборт.
– Фамилия…Имя… Отчество… Год рождения… Раньше роды были? Аборты?
Стройная молоденькая девушка в меланжевом свитере и голубых джинсах не-много растеряна. На красивом, правильном лице горит румянец во всю щеку – очевидно, от волнения. Рядом молча топчутся крепкий мужчина лет 60-ти (похоже, отец) и мужчина лет 35-ти. Судя по всему, муж. И суетится видная, самоуверенная тетенька в норковой шубке. Точно маман. Бодренько отвечает вместо девушки, поддакивает, поглаживает дочку по голове, держит за ручку, успокаивает: «Светочка, не бойся, я 20 абортов сделала и ничего… Ты же недавно после операции, тебе нужно окрепнуть, отдохнуть. Вы с Максимом еще молодые, только поженились. Успеете еще!
Медсестра: – Брились?
Светочка испуганно и беззвучно открыла рот.
Маман:– Забыли! Миша, садись в машину, быстро привези сюда Светину дорожную косметичку.
– Что?
– Бэжэвый маленький чемоданчик из змеиной кожи!
– А… этот! Сейчас.
– Светочка, что же ты такая красная вся?
Пойдем на улицу, подышим немного свежим воздухом пока…
– Следующий! Ф.И.О…
К столику на оформление подошла очередная абортичка, а мое внимание привлекла пестрая брюнетка с короткой стрижкой почти «под ноль» пышных форм, с боевой раскраской на лице. Подружки помельче как могут
подбадривают:
– Илон, ну ты давай, не парься там сильно.
– А кто сказал, что я парюсь? – не отрывая глаз от экрана телефона с игрушкой и не переставая жевать жвачку, ответила та.
– Так что, мы за тобой приедем часа в два. Как думаешь, уже освободишься?
– Конечно!
Глупенькая, да разве можно здесь быть в чем-то уверенной?! Мы здесь все на краю…
– Следующий!
Все ближе и ближе моя очередь. Тошно-то как! Рвануть бы отсюда, куда глаза глядят…
– Следующий! 
Моя очередь.
– Ф.И.О…, год рождения…, роды были?
– двое. В 1989 году и в феврале этого года.
– Аборты?
– Это четвертый.
– Наркоз переносите? До операции ничего не есть, не пить. После операции остаетесь в
отделении на трое суток. Сдаем вещи. С собой халат и тапочки. Поднимаемся на этаж,
13 палата. Следующий!
***
В 13-й палате негде было упасть яблоку. Она тихо, нудно жужжала, как осиный рой, и постоянно передвигалась как непрерывный конвейер: санитарка под руки кого-то приводила в белой ночной сорочке с огромной пеленкой между ногами и укладывала на кровать. Кого-то забирали в смотровую, кого-то – в операционную.
Возле окна с телефоном в руках прохаживалась худенькая блондинка, бесконечно долго разговаривающая по телефону:
– Да, срок совсем маленький… Я не захотела тянуть, хочу до Нового года избавиться и все забыть… Нет. Без вариантов… На работе никто не знает… Взяла отгул… На Новый год у нас корпоративка в ресторане…
С пакетом кефира в красивом махровом халате персикового цвета в палату зашла «вчерашняя абортичка». Налила кефирчика, взяла вафельку. Хрустя и припивая, несколько театрально и слегка надменно беседует с
соседкой по койке:
– Все стараются после аборта тут же убежать. Не жалеют себя. Трое суток положено оставаться в больнице отдохнуть, понаблюдаться. Тогда нормально восстанавливаешься. Проходит все без воспалений и осложнений. А они себя не берегут. Ну и кому это нужно, что они бегут отсюда через два часа после чистки?
– А за чей счет, простите, мне себя беречь?
У меня дома трое детей. Пока двое старших придут из школы, мне уже дома надо быть. Напоить, накормить их, уроки проверить. А в пять – в детский сад за младшей бежать.
– Нет, забрать больше некому. Муж в рейсе.
– Ой, а кто это там так кричит в операционной?
– Девушка с короткой стрижкой. Илона, кажется. Говорят, её наркоз не берет. Долго как она там! Какие-то, видно, осложнения пошли…
Я почему-то знала, что с ней будет что-то подобное… Еще там, в приемном отделении…Но все эти разговоры… Ужас! Их больше невозможно слышать! «Избиение младенцев» в самом разгаре, а они – кто о чем! Наверное, все посходили с ума! А я? Я первая из них! Они, может, еще не понимают всего ужаса происходящего, а я уже понимаю. И, тем не менее, все еще здесь…Синий коврик в святом углу слегка просох. Однако сердце по-прежнему ныло. Как я могла? И нечего себя оправдывать, типа: с мужем только что разошлась, ребенок маленький на руках, ребенок побольше полуголодный, полураздетый-раззутый. Мама ополчилась – зверь-зверем! Говорила, если не сделаешь
аборт, я сама из тебя жертву аборта сделаю! Ну и что же?! Прошлый раз тоже так говорила. И ничего, пережила же… Просто я тогда по-смотрела на свою жизнь, она мне показалась такой пустой, бессмысленной. Стала переби-рать, что в ней есть ценного. Любимая работа? Сегодня есть, завтра нет. Свой дом? Коробка из кирпичей. Собственная молодость? Со временем пройдет и следа не останется.
Все суета сует! Я подумала, что все-таки воспитание детей – занятие значимое, стоящее того, чтобы тратить на это свою жизнь. Тогда я решила во что бы то ни стало родить второго ребенка. Трудно же мне этот ребенок достался! Когда я беременная ходила, в поселке только и разговоров было, что Валентина чокнулась, второго собирается рожать! Нищета-нищетой, а туда же! Один сосед прямо в глаза говорил, что у меня не все дома, что решилась на второго ребенка. Тетка Нюрка, толстенная баба, похожая на цыганку, больше всех поносила и смеялась. А теперь: «Как Танечка ваша уже выросла! Красавица!»
– Грех жаловаться, хвалим Господа!
Теперь вижу, что Господь помог и дал все необходимое ребенку. А тогда, думала, живьем меня разорвут за это дитя. Проблемы и страсти прошли, а дочка осталась. Растет, маму радует. Так и третьего бы подняла с Божьей помощью. Но, видно, струсила, устала, что ли… Искала хоть маленькой поддержки среди людей, хоть от одного человечка! Вон, тетка моя – одинокая, до мозга костей православная. Казалось бы, могла поддержать меня, сказать свое веское слово. Но, увы! И она, последняя моя надежда, пришла накануне уговаривать «не делать очередной глупости». И я тогда сломалась…
– Радченко, на осмотр!
Вздрогнув всем телом до кончиков волос, шлепаю тапочками за огромной женщиной в колпаке и белом халате. Высокий худой доктор в очках надевает перчатки.
– Какой срок?
– 16 недель…
– Ох!.. Наркоз переносите нормально?
– Да.
– Ведите ее в операционную.
Выходя, молча засунула доктору в боковой карман «тридцать серебренников». Прости меня, Боженька! Прости окаянную!
– Оставляем тапочки возле вешалки. Халат на вешалку. Ложимся. Левую руку сюда.
Считаем вслух раз, два, три, четы-ы-ы…Холодная игла безошибочно впилась в вену словно змея, наполняя ядом остатки сознания. Операционная «свернулась» в трубу шахматной расцветки, образовав извилистый
тоннель, а все звуки превратились в один – с одинаковой скоростью вращающийся барабан, внутри которого противно, монотонно дребезжит резиновый шарик. А я лежу на санках, уцепившись руками за поручни и бесконечно долго, быстро-быстро еду, почти падая вниз по этой шахматной трубе, иногда сворачивающей то влево, то вправо.
Кусочек сознания съежился от страха: в этой чертовой трубе сейчас может произойти что угодно! Можно умереть и больше никогда не вылезть из нее на свет, можно остаться инвалидом, можно… Стой! А как же мои девчонки?! Господи!!! Помилуй меня ради чад моих: отроковицы Натальи и младенца Татьяны!
Больше ничего! Наташеньки и Танечки, Наташеньки и Танечки, Наташеньки и Танечки!
Барабан начал вращаться медленней, а труба понемногу просветлела и развернулась.
– Встаем! Потихоньку! Обуваем тапочки, берем халат.
Где-то глубоко-глубоко внизу на изогнутом полу возле вешалки длиннющая нога сама
собой нашарила тапочек, другой…
– Выходим!
Резиновое, чужое тело шлепало обратно в 13-ю палату.
– Ложимся!
Интересно, куда ложимся? Вокруг одни стены в изогнутой перспективе. Но послушное, резиновое тело присело и в тот же миг оказалось лежащим на чем-то теплом и мягком. Лежу. Вдруг резко затошнило. Машинально успела повернуться на бок.
– Она рвет! Позовите санитарку! Перед глазами замелькала огромная швабра.
– Что-то кушали перед операцией?
– Пила сок, – ответило тело и уснуло на неопределенный срок…