В русском «Он поступит» подчеркнуто. Этих слов нет в подлиннике. Буквально: «ибо как человек, уходящий от своего народа, призвал своих рабов и отдал им имение свое». Отсюда видно, что тут одно придаточное предложение, которое начинается с «как» (wsper), а главного предложения нет. В нашем славянском эта греческая форма передана вполне точно (без главного предложения): «яко же человек некий отходя призва своя рабы, и предаде им имение свое» и т. д. Во многих переводах, старых и новых, также нет главного предложения. Так в Вульгате: sicut enim homo peregre proficiens vocavit servos suoset tradidit ibis bona sua. В английском (А. V.) сделано такое дополнение: For the kingdom of heavens as a man travelling into a far country who called his own servants и проч. (ибо Царство Небесное подобно человеку, отправляющемуся в далекую сторону, который призвал своих рабов и проч.) В этом переводе есть главное и придаточное предложения, но главное не одинаково с русским переводом. Из сказанного можно видеть, как трудно передать точно на русском языке 14 стих. Что же это за оборот речи? Он называется мудреным словом: анантоподотон, которого нет в словарях, и не во всех грамматиках, и которое значит неотдача, невозвращение; отсутствие соответствия предыдущей речи. Такие обороты встречаются и в других местах в Новом Завете (напр., (Мк XIII:34); они называются еще эллипсисом (сокращением) или апосиопезисом (умолчанием) и употребляются для краткости речи. Такие же выражения были употребительны и в иудейском мидраше (Меркc). — Частица gar (ибо) связывает речь 14 стиха с предыдущею; но значение ее объяснить здесь нелегко. По всей вероятности, связь заключается в следующем: вы не знаете ни дня ни часа, и походите не только на дев, о которых говорилось в предыдущей притче, но и на рабов, которым один человек разделил имение свое. Потому что (gar) когда он отправлялся в далекую страну, то призвал и проч.

Различие притчи о талантах от притчи о десяти девах заключается в том, что в последней изображается «личное состояние» членов Христова Царства, тогда как в первой указывается на их личную деятельность. Златоуст сравнивает притчи о девах и о талантах с притчею о верном и злом рабе (XXIV:40-51).
«Эти притчи сходны с прежнею притчею о рабе неверном, расточившем имение господина своего».
Под словами «имение свое» не разумеется здесь недвижимая собственность, а только деньги. Из того, что дальше господин говорит: «над многим тебя поставлю» (ст. 21 и 23), можно заключать, что он не был даже сравнительно беден, и, отправляясь в дальнюю страну, поручил своим рабам только часть своего имущества. — У (Лк. 20:12-27) подобная же притча рассказана раньше по времени и в другой связи, именно притча о десяти минах. Вопрос о том, тождественна ли притча о минах с притчею о талантах, весьма труден. Некоторые считают их за две различные притчи ввиду некоторых различий. Сюда относится, прежде всего, различие времени и места. Притча у Луки сказана была до входа Господня в Иерусалим и была обращена к народу и ученикам. Предполагают, что исторической ее основой были известные обстоятельства вступления на престол Архелая, когда он должен был отправиться в Рим и хлопотать там о престолонаследии (см. Шюрер I:442). Притча у Матфея есть часть последней эсхатологической речи Христа; в этой притче нет никакого намека на «человека знатного рода», «которого граждане ненавидели». Она сказана была в ближайшем кругу учеников. Но, с другой стороны, очень близкое сходство по выражениям обеих притчей (хотя и не буквальное), особенно ср. (Мф. 25:20-29); (Лк. 19:16-26), не позволяет отрешиться от мысли, что та и другая притчи были только вариантом одной и той же притчи. Тождественность обеих притчей признают многие серьезные ученые. При этом рецензию Матфея, как более «однородную и компактную», признают оригинальной; а Лука, говорят, комбинирует с притчею о талантах другую притчу, именно о возмутившихся гражданах. Теперь, конечно, решить очень трудно, как было на самом деле. Ввиду преимущественно различия выражений вероятнее, что были произнесены по разным поводам, при различных обстоятельствах и в разное время две отдельные притчи. На этом и приходится остановиться, так как для дальнейших суждений нет достаточных материалов. У (Мк. 13:34-35) встречаем только легкий намек на обстоятельства, изложенные в притчах Матфея и Луки.

И один из них, законник, искушая Его, спросил, говоря: Учитель! какая наибольшая заповедь в законе? Сие было последнее в ряду искушений, с помощью которых иудеи пытались найти хоть какой-то предлог, чтобы осудить Христа на смерть. Как люди отравлены злом! Если Бог ищет хотя бы одно доброе дело у величайшего грешника, чтобы его спасти, люди ищут хотя бы один грех у величайшего Праведника, чтобы Его убить!

Сначала первосвященники и старейшины народа искушали Христа вопросом: какою властью Ты это делаешь? и кто Тебе дал такую власть? На что Христос ответил, спросив их самих о крещении Иоанна Крестителя: с небес ли оно было, или от человеков? Вопросом сим Господь привел в замешательство Своих искусителей, которые рассуждали между собою: если скажем: с небес, то Он скажет нам: почему же вы не поверили ему? а если сказать: от человеков, – боимся народа, ибо все почитают Иоанна за пророка. Это искушение принесло славу Хористу и позор искушавшим. Ибо благодаря ему открылась боязнь грешников сказать истину и в то же время нам дано поучение: Иоанн является посланником Божиим, чем еще более подтверждается достоинство Господа нашего Иисуса Христа как Небесного Владыки. При сем искушении объединились против Христа первосвященники и старейшины, которые вообще-то враждовали друг с другом.

Потом фарисеи с иродианами подошли ко Христу, искушая Его вопросом: позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Скажи нам: как Тебе кажется? позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Господь посмотрел на монету, на которой было изображение кесаря, и ответил: отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. И это искушение принесло славу Христу и позор искушавшим. Ибо изреченными словами Господь положил еще один потребный камень в здание Своего учения, чрез то преподав нам необходимый и дивный урок; искусителей же посрамил, обнаружив и разрушив их коварный замысел. При сем искушении объединились издавна враждовавшие между собою фарисеи и иродиане; одни – притворявшиеся патриотами и друзьями народа, и другие – поддерживавшие римлян, властителей Палестины.

Потом ко Христу в одиночку пришли саддукеи с особым искушением. Если семь братьев умрут один за другим, оставляя друг другу в наследство, согласно закону Моисееву, одну и ту же жену, – в воскресении, которого из семи будет она женою? На этот глупый вопрос, казавшийся искусителям особенно хитрою западней для Христа, Господь ответил: в воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах. И, поскольку саддукеи были сектой людей, от чрезмерной земной учености не веровавших ни Священному Писанию, ни в жизнь после смерти, Преблагий Господь использовал сию возможность, чтобы утвердить веру в загробную жизнь и воскресение словами: А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых. Таким образом, и это искушение принесло пользу Христу и вред искушавшим, потому что оно обнаружило незнание и глупость искусителей и потому что Господь, отвечая им, ответил и всем нам на мучительный вопрос, на который нам никто другой ответить не мог бы.

Для всей этой главы у Иоанна нет параллелей. Параллелью для притчи о брачном пире царского сына считали подобную же притчу, изложенную у (Лк. 14:16-24). Если бы не существовало прибавки у Матфея, (Мф. 22:11-14), где говорится о человеке, явившемся на пир не в брачной одежде, то можно было бы утверждать, что притчи, изложенные в Евангелиях Матфея и Луки, по основной мысли и ее развитию отличаются большим сходством. Но, с другой стороны, вместе с этим общим сходством существует и большое различие по выражениям, связи и даже цели обеих притчей, так что считать их только за различные варианты одной и той же притчи нелегко и даже совсем невозможно. Поэтому еще в древности утверждалось мнение, принимаемое и всеми лучшими новейшими экзегетами, что это – две различные притчи, сказанные по различным поводам и при различных обстоятельствах.
«Притчу эту, — говорит Августин, — рассказывает один только Матфей; нечто подобное встречается и у Луки; но это — не одно и то же, на что указывает и самое расположение притчей».
Притча у Луки произнесена была в доме фарисея (Лк. 14:1), у Матфея — в храме (Мф. 21:23).
Брачный пир называется различно (Мф. gamoV; Лука — deipnon).
По Матфею, гости приглашаются царем, по Луке — «некоторым человеком».
Притча у Луки сказана была Христом раньше, когда фарисеи еще не выражали такой ненависти, какая обнаружена была ими в последние дни земной жизни Христа. Поэтому в притче у Луки действия хозяина, призывавшего гостей, вообще мягче, и он не посылает своих войск, чтобы истребить убийц и сжечь их город (Мф. 22:7).

Слово «им» как в русском, так и в греческом, неопределенно. Можно разуметь здесь и врагов Христа, и вообще слушавший Его народ.

Когда Спаситель взошел на гору, то девять учеников были оставлены у ее подножия, и Он взял с Собою дальше на гору только троих, Петра, Иакова и Иоанна. По общему мнению толкователей, так было потому, что эти ученики «превосходили» всех других (outoi twn allwn hsan uperecontej — Златоуст). Такое толкование значило бы, что у Спасителя были особенно доверенные и любимые ученики. Но здесь следует, по-видимому, объяснять дело несколько проще. Иисусу Христу нужно было уединение — для молитвы, и Он должен был удалиться. Это было естественное желание, и все ученики Его понимали. На лицах трех, несомненно, наиболее преданных Ему, учеников, было, может быть, написано, что они не желают оставлять Его одного, и они были взяты и вознаграждены за эту свою преданность необычайным небесным видением. Взяв с собою троих учеников, Спаситель, несомненно, удалился и от них, как это было в Гефсимании, что видно как вообще из обстоятельств преображения, так и особенно из того, что Он после «подошел» (proselqwn, русс., «приступив» — ст. 7) к ученикам, когда видение окончилось. Слово «возвел» («возводит» — anaferei) только здесь у Матфея и Марка, и еще у (Лк. 24:51).
Вопрос о том, на какую гору взошел Спаситель с учениками, очень труден. Евангелисты не указывают, какая эта была гора. У Матфея и Марка слово употреблено без члена (какая-то гора, неопределенно), у Луки — с членом — на известную, определенную гору, также, впрочем, не названную по имени. В параллельном месте (2 Пет. 1:16) о горе вовсе не упоминается. Матфей и Марк, согласно указывают только, что это была гора «высокая». У древних толкователей, Златоуста, Илария, Зигабена и др. (в толкованиях), также встречаемся с полным молчанием об этом предмете. Но кое-где у Оригена, Кирилла Иерусалимского (IV в.) и Иеронима встречаются известия, что это была гора Фавор. После них известие о том, что гора Фавор считалась в древности горою преображения, доходит до нас из шестого и седьмого века. Некоторые путешественники, жившие в это время, согласно удостоверяют, что в их время на вершине Фавора были три церкви, соответственно трем кущам, которые хотел построить Апостол Петр; церкви были круглые и «чрезвычайно заросшие травой и цветами». Около этого же времени Фавор сделался любимой святыней для богомольцев, а во время крестовых походов был предметом особенного интереса. Большинство новейших толкователей, однако же, принимают, что преображение было на одном из отрогов Ермона, невдалеке от Кесарии Филипповой. Английский путешественник Стенли стоит за Ермон, то же и Томсон, хотя и не без колебаний. Но все это, конечно, одни только предложения. Вопрос о горе до настоящего времени следует считать нерешенным. Молчание о ней древних экзегетов — основательно.