Из-за моей великой ревности я не раз забывался но старец у меня был в глубине сердца!
Из-за моей великой ревности я не раз забывался, – рассказывал старец Порфирий. – Ревность приводила меня к крайностям. И подвиги я совершал без благословения. Но это эгоизм. Вот я приведу вам один пример. Послушайте.
Как-то раз, старцы на целый день ушли на работу, а меня оставили на келий одного. Я занимался рукоделием. Нашим рукоделием, как я уже вам говорил, была резьба по дереву. Однако они не открыли мне еще все секреты этой работы до конца. Может быть, боялись, что уйду.
И вот однажды я взял хорошее белое дерево и набросал на него рисунок. Я вырезал черного дрозда, очень красивого, в движении, с отведенными назад крыльями, клюющего гроздь винограда. Гроздь свисала с лозы, на которой было два-три листа. Клюв у дрозда был внизу. Вышло очень красиво. По дереву я прошелся наждачной бумагой. Когда мои старцы вернулись, я положил им поклон. Взял свою деревяшку и говорю отцу Иоанникию:
– Смотри, что я сделал!
Как только он увидел мою работу, выпучил глаза и начал кричать:
– Кто тебе сказал это сделать? Ты спросил кого-нибудь?
Он взял у меня деревяшку, бросил ее на землю и разбил на множество кусочков.
– А ну-ка иди-ка быстро и скажи старцу, – говорит он мне.
Я очень расстроился и попросил прощения. Я не думал, что огорчу их.
– Почему ты что-то делаешь без спроса? Иди быстро к старцу, покажи обломки и исповедуйся.
Я тут же пришел к старцу и показал ему обломки. Он мне говорит:
– Детка, не нужно было этого делать. Без благословения не бывает ничего хорошего. Так ты можешь впасть в прелесть и потерять благодать Божию.
Я сделал поклон, в простоте и бесстрастии попросив прощения. Нарекание меня не только не огорчило. Но про себя я даже говорил: «Мои старцы должны обращаться со мной строже, должны меня наказывать».
Однако в другой раз я сознательно сделал непослушание. Как-то старцы уходили на работу, и «старший» старец мне говорит:
– Видишь там наверху, на полке, книгу? Не трогай ее, не надо, ты еще маленький. Потом, когда станешь лучше, более смиренным, то прочтешь ее.
Это для меня было законом. Я даже не смотрел туда. Но однажды, когда старцы ушли в Керасью, меня разобрало любопытство. Я подошел, встал напротив полки и долго смотрел на нее. Книга была высоко. Я, маленький, не мог до нее достать и размышлял, как лучше это сделать, все ходил кругом, ходил…
– «Да ладно, – решил я, – хотя бы гляну, о чем она». Тогда я поставил скамейку, поднялся на нее, достал книгу и спустился вниз. Каково же было мое разочарование! Буквы были все спутаны, как будто она была написана на иностранном языке. Она был написана от руки. Большая книга, очень большая, толстая. Я не мог понять эти старые словечки: «чрез», «бо» и тому подобные, потом уже их выучил. И буквы были особенные… Какая-то «сигма», какая-то…
Как бы вам объяснить, какая она была! Это была рукопись. Книга преподобногоСимеона Нового Богослова. Но книга очень большая, с толстыми листами. Она была очень тяжелая, весила много килограммов. Я не смог читать ее и положил снова наверх.
Но после этого на меня напали печаль, смущение, скорбь. Не шла ни работа, нимолитва. Ничего. Раньше, когда старцев не было, я ходил в церковь, приходил в умиление. К тому же у меня был прекрасный голос, поэтому я пел. Пел тропари, как бы причитал. Это было похоже на рыдание. Они были умилительными, нравились мне и глубоко меня затрагивали. Но в этот раз после преслушания я не пошел в церковь.
Вышел наружу, сел на отмостку и с печалью стал смотреть на Эгейское море. Сидел и смотрел на море. Мне даже не хотелось говорить: Господи Иисусе Христе. Ох, вы меня понимаете? Полное уныние. Я даже не пошел в церковь, не произносил: Господи Иисусе Христе. На меня напала тоска, Я верил в Бога, но не хотел преступать заповеди старцев. Бога я ощущал, но не хотел огорчать и человека. Я не хотел быть причиной печали кого-нибудь. Но что делать! Ох…
Итак, вечером пришли старцы. Что мне, бедному, делать? Решил им все рассказать, но не смог. Пошел в церковь лишь потому, что должен был идти со старцами. Прочитали вечерню, прочитали повечерие. Я не сказал им ничего.
Поднялся в комнату, наверх, комнаты мы называли «кавья». Не стал ни поклоны делать, ни правила совершать, ни молиться по четкам.
Я лег на постель и представил, как я буду лежать в гробу, когда умру. И меня охватила еще большая печаль. Утром зазвонил колокольчик. Мы спустились, я читал во время службы, мы закончили утреню, после отпуста вышли наружу. Ушли из церкви, чтобы пойти в трапезную. Больше я не мог терпеть. Я потянул за рукав старца, «старшего», духовника, и говорю ему:
– Геронда, можно тебя на минутку?
Он тут же повернулся, мы снова пошли в церковь, и я сказал ему:
– Я расстроен… Я совершил преслушание. Ты сказал, чтобы я не прикасался к той книге, а я ее посмотрел и с тех пор не могу найти покоя. Не могу ни молиться, ни совершать свое правило, ни делать поклоны.
– Детка мое, разве я не говорил тебе? Почему ты это сделал?
– Геронда, прости меня. Это было искушение, и я в большом унынии. Прости меня, и по твоим молитвам я впредь буду внимателен и не ослушаюсь.
Он прочитал надо мной молитву. И вы представляете?! – Все тут же ушло!
У меня было одно качество: лишь только я исповедался старцу, то, слава Богу, все у меня тотчас проходило. И каждый раз после исповеди меня посещала великая радость и я с особым усердием предавался молитве. Я верил, что сказанное на исповеди сказано Богу, что я снова с Богом. Как явственно я ощущал это внутри себя.
Это трудно представить! А теперь я вижу, как некоторые говорят:
– «Смотри, чтобы об этом не узнал старец!»
Понимаете?.. А у нас старец был в глубине сердца, – вздыхал старец Порфирий .
Я сильно любил своих старцев, хотя в то время все послушники любили своих старцев. После Бога первым был старец. Если ты совершал что-нибудь против его воли, то из-за преслушания не мог ни причащаться, ни делать что-либо иное…
Послушание – это Тайна духовной жизни
Многие на Святой Горе жили в безвестности, умирали, и никто о них не знал. И я хотел жить так же тайно, – вспоминал старец Порфирий. – Я не хотел стать ни священнопроповедником, ни кем-либо другим. И никогда я не допускал мысли уехать со Святой Горы. Юный мальчик в совершенной пустыне! Чтобы понять, как это жить в пустыне без посторонней помощи, я поднимался в горы и часами оставался там, чтобы быть как пустынник. Находил дикие травы и ел их, делал это ради подвига. Я хотел жить один, как тот святой, которого я любил с детства, как святой Иоанн Каливит.
Это был мой любимый святой. Я ему подражал. Меня поразило, как он смог выдержать жить рядом с родителями, поставить свою каливу напротив их дома и не открыться им, а все время их укреплять. Так и в тропаре сказано: «От младенчества Господа возжелел ecи тепле, мир оставил ecи и яже в мире сладкая, и подвизался ecи добре; поставил ecи каливу пред вратами твоих родителей, разрушил ecи демонов козни, всеблаженне; сего ради тя, Иоанне, Христос достойно прославил есть».
И в Ексапостилларии: «Нищий, яко иной Лазарь, пребыл ecи, преподобие, у врат родительских, печалуяся. Геронда, малою каливою, всемудре. Но обрел ecи ныне пространное со ангелы вселение и святыми всеми на небесах, Иоанне».
Своему старцу я рассказывал все! – утверждал старец Порфирий. – Да, открывал все помыслы, и он иногда, когда видел крайности, предостерегал меня:
– Это прелесть, детка.
Вся моя жизнь была сплошным раем: молитва, служба, рукоделие, послушание моим старцам. Но послушание мое было плодом любви, оно не было вынужденным. Это благословенное послушание принесло мне огромную пользу. Оно изменило меня. Я стал сообразительным, энергичным, более крепким телом и душою. Оно привело меня к познанию всего. Я должен день и ночь благодарить Бога, что Он удостоил меня пожить этой жизнью.
Я преклонился под иго послушания и углубился в изучение его. Все остальное, что Бог принес в мою жизнь, пришло само собою. И дар прозорливости дан был мне Богом за послушание. Послушание показывает любовь ко Христу. Христос особенно любит послушных. Поэтому Он говорит: «Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня» (Притч. 8:17). В Священном Писании все открыто, но прикровенно.
Я имел большую ревность к духовной жизни
Старцы никогда не указывали, что мне делать, – вспоминал старец Порфирий. – Они дали мне четки и сказали:
– Говори молитву…
Больше ничего… Они видели мою ревность и не говорили мне много, даже того, что мне читать. Они не позволяли мне читать ничего из великих отцов, где даны были слишком строгие правила. То есть они не позволяли мне читать преподобных Ефрема, Исаака, Иоанна Лествичника, Симеона Нового Богослова, читать
Эвергетинос и многое другое. Мне это было запрещено. Поэтому, выполняя послушание, я читал лишь жития святых, Псалтирь, Октоих, Минею и таким образом хорошо научился читать, потому что раньше толком не умел.
Но у меня была большая ревность к духовной жизни. Я часто ходил к церкви Святого Георгия, где помогал по строительству, и пел много песнопений. Больше всего мне нравились троичные каноны, а также те песнопения, где говорилось о Божественной любви. Это было рыдание, песнь любви – как хотите это называйте. Я плакал, обливаясь слезами. Но это были не слезы печали, а слезы радости, Божественной радости. Я приходил в умиление, прекрасно пел! Это была моя жизнь.
Я жил благодатью Господней, а не своей силой. Все было от Божественной благодати. Причиной всего были не мои способности, не моя ученость, которой не было, ни то, ни другое, ни третье… Все было от благодати Божией.
Но иногда меня заносило, – признавался старец Порфирий. – Не спрашивая старцев, я начинал самовольничать.
Вот послушайте.
Для чистоты ума я начал заучивать Священное Писание наизусть. Начал с начала, с Евангелиста Матфея. Однажды представился случай, и я рассказал старцам первую главу от Иоанна. Услышав это, они отругали меня за то, что я выучил без благословения.
Я ждал этого часа с великим вожделением!
Чада, с чего начать вам рассказ о том, как я стал монахом? Это долгая история – моя жизнь на Святой Горе, – так начал рассказ старец Порфирий. – Когда мне было уже четырнадцать лет, старец подозвал меня и спросил:
– Что ты собираешься делать, каковы твои планы? Останешься здесь?
– Останусь! – ответил я, полный ликования и радости.
– Положи поклон…
Я сделал поклон. Тогда он принес мне свою рясу, старую, в которой он работал. Она была штопана-перештопана до такой степени, что уже не было видно первоначального материала, из которого она была сшита. От пота воротник был весь засаленный. В кириаконе я видел прекрасно одетых монахов и мечтал о такой же рясе.
Да что там говорить! Я жаждал этого часа и по-детски думал тогда, что и ряса, которую на меня наденут, будет красивая и новая. Но когда наступил этот час, что я увидел? Какие-то заштопанные лохмотья! Я огорчился, правда ненадолго, всего на пять минут. Да я и был ребенком, четырнадцати лет. Но ничего не сказал, не стал жаловаться. Увидев рясу, я почувствовал смущение, как я вам сказал, но тотчас обратил его на доброе.
– Благословите! – сказал я и взял ее.
Больше я об этом не думал. Я думал о подвижниках, которые носили власяницы, никогда их не снимали и не стирали. Бог за это послал мне великое утешение. Я пошел на чтение Псалтири. Мне выпало читать Соборное послание Иоанна. И в тот же день, Боже мой, Ты говорил со мной! Боже мой, Ты сказал мне так много, – признался отец Порфирий.
Через два-три года я принял великую схиму.
Через два-три года я принял великую схиму, – рассказывал старец Порфирий. – Накануне я получил еще одно особое благословение. С моим старцем мы должны были пойти в Великую лавру, чтобы взять благословение на постриг. Игумен, давший благословение, был очень святой человек. Там, где мы проходили через келию аскета, святого Нила Мироточивого на пути к лавре, я в первый раз почувствовал небесное благоухание. Благоухание переполнило меня всего, и я сказал об этом старцу. Тот выслушал меня в простоте, не сказал ничего и пошел дальше. Так и нам подобает смотреть на это просто. Во второй раз я ощутил небесное благоухание на мощах святого Харалампия.
В ночь моего пострига все отцы собрались в церкви Святой Троицы, в кириаконе, отслужили всенощное бдение и пропели прекрасные умилительные песнопения. Я был в белых носках, разутый и исполненный умиления, – вспоминал старец Порфирий. – Я положил всем поклон, приложился к святым иконам, и предстоятель стал задавать мне специальные вопросы последования великой схимы. Глаза мои от умиления были полны слез.
Когда бдение закончилось, мы пошли на келию. Я был в большой радости, но хранил молчание. Я хотел быть наедине с одним Богом. Когда находишься в таком состоянии, то не хочется ни петь, ни говорить. Ищешь молчания, чтобы ясно расслышать голос Христа.
На Святой Горе мне очень нравились именно бдения
Жизнь на Святой Горе – это жизнь в непрестанном бдении, – вспоминал старец Порфирий. – Во время келейного бдения, когда оно совершается искренне, то есть когда все соединяются в общей молитве, создается такая духовная атмосфера, в которую все легко входят, и от этого бывает великая духовная польза. Душа утончается, создаются более удобные условия для духовного подъема и глубокого общения с Господом.
На Святой Горе встают в два часа. В тот час я ощущал благоговейный трепет. Молитва сотрясала местность, сотрясала духовный мир. Вот какова любовь ко Христу.
На Святой Горе мне очень нравились бдения. Я становился другим человеком. Я всегда был большим приверженцем ночной молитвы, у меня была великая любовь к тому, чтобы слушать слова. Мой ум ни на минуту не хотел, чтобы сон забирал у него время.
Я не спал, – признался старец Порфирий. – С любовью молился на бдениях. Когда иногда я сидел в стасидии, то спиной не опирался на нее, чтобы не уснуть. И после Божественной литургии я тоже не хотел спать. Во мне царствовала любовь, поэтому я оставался в состоянии бодрствования.
Та самая Благодать, которую имел мой почитаемый подвижник, излучилась и на мою душу!
Божественный плен
В кириаконе, куда я ходил на бдения и службы, я узнал святых людей, – рассказывал старец Порфирий. – Послушайте, я расскажу вам об одном неизвестном святом.
Над нашей каливой, очень высоко, жил один русский, старец Димас, жил он один в какой-то первобытной каливе. Он был весьма благочестив. Старец Димас был практически не известен никому на протяжении всей своей жизни. Никто не говорил ни о его имени, ни о его дарах. Представляете, уехать из России, оставить все, чтобы приехать на край света! Кто знает, сколько дней добирался он в Кавсокаливию. Старец Димас провел там всю свою жизнь. И умер в безвестности….
Да и не было кого-либо рядом с ним, кому он мог бы сказать: «Сегодня я сделал пятьсот поклонов. Почувствовал то-то…» Это был тайный подвижник.
Да, да. Это было совершенным, совершенным и бескорыстным. Бескорыстие, служение, святость, один на один с Ним, и при этом у меня не было никакого человекоугодия. Я служил ему как раб Владыке. Больше ничего другого. Ни игумен, ни «браво» тебе, ни вопросов: «Почему это так?» Я видел живого святого. Да, неизвестного святого.
Его, бедного, презирали. Кто знает, когда он умер. Через сколько дней, а то и месяцев – если была зима – узнали об этом. Куда там человеку подняться к нему наверх, к его каливе, выложенной из камней! Никто его и не видел. Часто таких пустынников находили через месяц-два после их успения.
Господь явил обильное излияние Благодати ко мне, смиренному, когда я увидел его, старца Димаса, в кириаконе делавшим поклоны и рыдавшим при молитве. При поклонах его посетила такая благодать, что она излучилась и на меня. Тогда излилось и на меня богатство благодати. То есть она была и прежде по любви, которую я питал к своему старцу. Но тогда и я почувствовал благодать очень сильно. Я расскажу вам, как это случилось.
Однажды рано утром, около половины четвертого, я пришел в соборный храм Святой Троицы на службу. Было еще рано. В било еще не били. В церкви никого не было. Я сел в притворе под лестницей. Меня не было видно, я молился. Вдруг открывается дверь церкви и входит высокий пожилой монах. Это был старец Димас, Войдя, он посмотрел направо, налево и не увидел никого. Тогда, держа в руках большие четки, он начал класть земные поклоны, много и быстро, и все время говорил; «Господи Иисусе Христе, помилуй мя… Пресвятая Богородице, спаси нас». Вскоре он пришел в исступление. Я не могу, не нахожу слов, чтобы описать вам его поведение пред Богом: это движения любви, благоговения, движения Божественной любви и всецелого посвящения себя. Я видел, как он стоит, как, стоя прямо, простирает свои руки в виде креста, как делал Моисей на море, и стенал… «…И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды…» (Исх 14:21)
Что это было? Он был в благодати. Сиял во свете. Вот что было! Он тут же передал мне молитву. Я сразу вошел в его состояние. Он меня не видел. Поверьте мне! – воскликнул отец Порфирий. – Я пришел в умиление и начал плакать. И ко мне, смиренному и недостойному, пришла благодать Божия. Как это объяснить? Он передал мне благодать. То есть благодать, которая была у этого святого, засияла и в моей душе. Он передал мне свои духовные дары.
Итак, старец Димас пребывал в исступлении. Он сделал это помимо своего желания. Он не мог скрыть своего духовного опыта. Хотя то, что я вам говорю, не совсем правильно. Не могу вам этого передать словами. Это был Божественный плен. Это необъяснимо. Это совершенно не подлежит объяснению, и если ты попытаешься это объяснить, то скажешь не то. Нет, такое не объяснить, не найти в книгах, не понять. Чтобы постичь, нужно быть достойным этого.
Старец Димас передал мне дар молитвы и прозорливости
В четыре часа ударили колокола, – вспоминал старец Порфирий. – Старец Димас услышал их звон, сделал еще несколько поклонов и прекратил молиться. Он присел на каменную скамейку – думаю, что она была сделана еще до построения храма. Приходит Макарудас – так мы ласково называли отца Макария. Он был шустрым и сладкоречивым.
Он был ангелочком. Как здорово он зажигал лампады! Как здорово он зажигал паникадило! А как красиво он гасил свечу за свечой! Как красиво он клал поклоны! Он просил прощения справа и слева, чтобы взять книги и канонарить. О-о, как я его любил! И он был достоин любви, потому что имел благодать Божию.
Итак, Макарий, Макарудас, вошел в главный храм. За ним открыл дверь старец Димас и тоже вошел внутрь. Он встал в стасидию, чтобы перед службой привести себя в порядок, полагая, что его никто не видел. А я спрятался в тени лестницы и незаметно, робко зашел в главный храм. Я пошел и приложился к иконе Святой Троицы. Потом повернулся и стал поодаль. При возгласе со страхом Божиим много отцов причастилось. Я тоже положил поклон и причастился. И в тот момент, как я причастился, ко мне пришла чрезвычайная радость, необыкновенное воодушевление.
После службы я уединился в лесу, исполненный радости и веселия. Безумие! Я в уме произносил слова благодарственных молитв, направляясь к каливе. Я с воодушевлением бегал по лесу, скакал от радости, в исступлении раскрывая руки, и громко кричал: «Слава Тебе, Бо-о-о-о-же! Слава Тебе, Бо-о-о-о-же!» Да, руки мои застыли, стали как кость, как дерево и раскрытые образовали вместе с телом крест.
То есть если бы вы посмотрели на меня сзади, то увидели бы крест. Голова была поднята к небу, грудь с помощью рук стремилась ввысь. Место, где находилось сердце, порывалось вылететь. То, о чем я вам рассказываю, я и вправду пережил. Сколько времени я оставался в таком состоянии, не знаю. Когда пришел в себя, опустил руки и в молчании, со слезами на глазах пошел дальше.
Пришел к келии Не стал завтракать, как обычно. И говорить не мог. Пришел в церковь, но петь по своей привычке умилительные тропари не стал. Сел в стасидии и стал молиться: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Я продолжал пребывать в том же состоянии, но более спокойно. Меня душило умиление. Я разразился слезами. Они сами по себе, без всякого принуждения катились из моих глаз. Я этого не хотел, но меня переполняло волнение от посещения Божия. Слезы не прекращались до вечера. Я не мог ни петь, ни думать, ни разговаривать. И если бы кто-нибудь был там, я бы не стал разговаривать, ушел бы, чтобы быть одному.
С уверенностью можно сказать: старец Димас передал мне дар молитвы и прозорливости в тот час, когда молился в притворе соборного храма Кавсокаливии во имя Святой Троицы. О том, что произошло со мной, я никогда не помышлял, никогда не желал, никогда не ожидал. Старцы никогда не говорили со мною о таких дарах. Такой у них был обычай.
Они учили меня не словами, а своим примером, – вспоминал старец Порфирий. – Читая жития святых и преподобных, я видел дары, данные им Богом. Отцы не вымогали, не просили дарований, не стремились к знамениям. Поверьте мне, я никогда не просил у Бога даров. Никогда о том не думал. И то, о чем я никогда не думал, появилось внезапно, а я тому никогда не придавал значения.
Вечером того же дня я вышел из церкви, сел на лавку и стал смотреть в сторону моря. Приближался тот час, когда старцы обычно возвращались домой. Я смотрел в ту сторону, откуда они приходили, в ожидании, что они вот-вот появятся, и увидел их. Я увидел, как они спускаются по мраморным ступенькам. Но место это было далеко, я не должен был его видеть. Увидел я их по благодати Божией. Я воодушевился. Такое случилось со мною впервые. Я срываюсь с места, бегу к ним и встречаю. Беру у них котомки.
– Откуда ты узнал, что мы идем? – спрашивает старец.
Я не ответил. Но когда мы пришли к келий, я подхожу к «старшему» старцу, отцу Пантелеймону, и втайне от отца Иоанникия говорю ему:
– Геронда, не знаю даже, как это объяснить! Хотя вы были за горой, но я видел, как вы шли нагруженные, и побежал. Гора была как стекло, и я видел, что за ней…
– Хорошо, хорошо, – говорит старец, – не придавай этому значения и не рассказывай никому, потому что лукавый ходит по пятам…