Настя была дочерью кондуктора конно-железной дороги. Матери у нее давно не было. Каждый день до школы Настя носила отцу на место стоянки вагонов горячий кофе и завтрак.
Однажды перед Рождеством, когда уроков в школе не было, Настя принесла отцу обед – горшочек щей и стопку горячих блинов. Наскоро покушав щей, кондуктор принялся было за блины, как раздался звонок подъехавшего вагона – есть блины было некогда.
– Неси, Настя, блины домой, уж дома поем! – сказал кондуктор и стал подниматься на империал (места наверху вагона). Настя прыгнула в вагон. «После съест», – думала она, стараясь выдвинуть ящик из-под скамейки. Ящик, как на зло, не поддавался. «Положу на скамейку. Ничего. Бумага толстая; сейчас папа сойдет, увидит, спрячет и съест на остановке». Раздумывать было некогда: в эту минуту конка тронулась. Настя, положив сверток на скамейку, выскочила на ходу и побежала домой.
Весело возвращалась Настя из школы, быстро вбежала на лестницу и невольно остановилась у двери, заслышав голоса:
– Вот, – рассказывала хозяйка, – доехала барыня до места, встала и пошла к двери, а тут женщина какаято как ахнет: «Тальмочку-то, барыня, запачкали!». А тальма-то светлая, новенькая. Как думаешь? Публика тоже вступилась. Что ж, говорят, за порядки! За контролером послали. Тот сердится, да и Архипыч-то не смолчал, ну и пошло-поехало…
– И что же? – послышался голос соседки.
Настя замерла от страха.
– От места отказали голубчику! – сказала хозяйка.
Руки и ноги похолодели у Насти, и она схватилась за ручку двери. Хозяйка выглянула:
– Настенька, горе-то у нас какое… – начала она и не договорила, взглянув на помертвевшее лицо бедной девочки.
Ночь. Зима. Воет, гудит непогода, сыплет в лица прохожих мелкой морозной пылью. Маленькая девочка пробирается сквозь метель. Лицо ее бледно и озабочено. Быстро проходит она улицу за улицей и останавливается, наконец, перед большим домом с широким подъездом.
– Здесь живет начальник конно-железной дороги? – робко спрашивает она у швейцара.
– Здесь. Иди по черной лестнице во второй этаж, направо. Правая дверь второго этажа была открыта. Настя проскользнула в нее и остановилась на пороге кухни. Кухарка в белом переднике стояла у плиты, мешая что-то в большой кастрюле.
– Анна Алексеевна, что же так долго? – раздался вдруг звонкий детский голосок, и в дверях кухни показалась девочка лет восьми, одетая в белое платье с лиловым поясом.
– Что же так долго? Ах, что это за девочка? – и прежде чем кухарка успела повернуться в Настину сторону, девочка очутилась около двери.
– Ты, верно, к папе из приюта?
– Нет, – отвечала Настя. – Мне нужно того господина, который главный в конно-железных.
– Так это мой папа. Пойдем, папа дома, – и, взяв Настю за руку, она повлекла ее за собой.
– Барышня, барышня, Женечка, пусть девочка здесь подождет, – сказала кухарка.
Но Женечка не слушала и вела Настю по длинному коридору. Она остановилась у двери, отворила ее и, оставив Настю в большой, богато убранной комнате, убежала. Прошло несколько минут тягостного ожидания. Вдруг в комнату вошла Женя, а с нею высокий господин средних лет.
– Вот девочка! – сказала Женя, взяла Настю за руку и подвела к отцу. Настя собрала все свое мужество.
– Господин начальник, – сказала она робко, – папа мой не виноват, это я положила блины на скамейку.
– Какие блины, девочка? Тут Настя не выдержала и зарыдала, закрыв лицо руками и вздрагивая всем телом. Господин растерялся, не понимая, чего хочет от него эта маленькая девочка. Он опустился на стул, привлек Настю к себе и стал тихонько ласкать ее вздрагивающие плечики.
– Перестань, девочка, – сказал он. – Расскажи нам, кто твой отец и какая беда с ним случилась?
Слова эти были сказаны так нежно и ласково, что Настя скоро успокоилась и начала свой подробный рассказ. Она назвала линию, по которой ездил ее отец, его номер, имя и фамилию; рассказала, как отец сказал ей, чтоб она несла блины домой, а она не послушалась, как дама испортила тальму, и контролер пригрозил ее отцу отставкой от должности.
– Господин начальник! Накажите меня, я очень виновата, а папа мой ничего не сделал, – закончила Настенька, виновато опустив голову.
Высокий господин молчал. Молчала и Женя, прижавшись к отцу. Няня, вошедшая в гостиную, тихонько утирала слезы.
– Женя! – вдруг сказал господин. – А если бы с твоим папой случилось большое несчастье, пошла бы ты защищать его, согласилась бы быть наказанной вместо него? А, дочка моя?
– Да! – твердо и серьезно отвечала девочка.
Лицо высокого господина просияло. Он привлек дочь к себе и сказал ей что-то на ухо.
– Настя, – сказала Женя, – мой папа говорит, чтоб ты больше не плакала. Мой папа не позволит обижать твоего.
Настя со страхом и надеждой подняла глаза на высокого господина и прочла
согласие в его ласковой улыбке. И вдруг все повеселили и заговорили. В комнате точно светлее стало. Так, по крайней мере, казалось Насте, с души которой свалилось тяжелое бремя. Метель давно улеглась. Ясное небо сияло яркими звездами.
– Спаси, Господи, доброго господина и маленькую барышню, –шептала Настя, выйдя на улицу. – Спаси их, Господи! – повторяла она, крестясь на церковь, светящуюся огнями.
Много, много раз в этот вечер и долго после того повторялись слова эти в семье кондуктора, куда снова вернулись спокойствие и довольство.